—
84
дами. Направо, немного поодаль от них, опираясь
на локоть, лежала Лушка Пронькина, длинная, худая баба, со впалыми щеками и большим носом.
На стенах, покрытых копотью, шевелились уродливые тени.
Ригу топили два дня тому назад, пахло сушеной рожью и чувствовалось тепло и уютно.
Учитель говорил горячо, с глубокой верой в народное освобождение. Щеки его раскраснелись,
руки беспорядочно резали воздух, колебля огонек
свечи, голос срывался и звенел.
И шестнадцать человек, затаив дыхание, жадно
слушали новые слова, точно огнем воспламеняющие
их мысли. Сверкая в темноте, живее смотрели глаза.
Перед слушателями развертывалась одна картина
, за другой. Вот их собственная жизнь, тяжелая и
беспросветная. Она похожа на мрачную яму, куда
едва проникают проблески света, и где в безысходной тоске, в смертных муках корчатся люди, проклиная свою судьбу, истекая кровавыми слезами.
Но строится,—говорит учитель, — новое царство,
заманчивое, как весенние, голубые дали полей.
Только там, в этом волшебном царстве, свободно
вздохнет мужицкая грудь, всякое дело будет освящено огнем разума и, вместо стонов и скрежета
зубовного, могучими аккордами зазвенит песнь
справедливого труда, наполняя жизнь веселием и
радостью.
Речь кончилась. Учитель, достав из кармана
платок, вытирал потное лицо. Мужики беспокойно
