В обед арестованных вывели на улицу и начали
усаживать на подъехавшие по наряду подводы.
— Прощайте, не поминайте лихом,—обращаясь
к народу, кричали они.
— С богом!—ответили из толпы.
— Не за воровство, православные, идем мы
в острог, а за мирское дело,— качая головой, кротко
говорил дед Ефрем.
Пронька, лет тридцати пяти, приземистый, с корявым смуглым лицом, сел на подводу молча, стиснув зубы, а жена его Лушка, вырываясь из рук
стражников, кричала:
— Пустите... Дайте с детьми проститься!..
Из толпы выскочили восьмилетний мальчик и
шестилетняя девочка, раздетые, босые, мокрые,
с посиневшими от холода лицами.
— Батек, возьми меня,—залезая на телегу, умолял мальчик.
— Мама, иди домой,—звала девочка, крутясь
около Лушки.
Стражники отогнали их.
Толпа волновалась, гудела, наступая на подводы.
— Разойдись, стрелять буду!—хрипел исправник, вытаскивая из кобуры револьвер.
Стражники взяли винтовки на прицел.
Люди, как испуганные овцы, в паническом страхе,
с криком и ^доплем, напирая друг на друга, шарахнулись от сходки.
Подводы, окруженные стражниками, тронулись
в путь.
