задвигались. Послышался общий возбужденный
говор. — Господи, кабы поскорей пришла она,—свобода-то эта, а то измаялись,—сказала Лушка, обращаясь к мужикам.
К свету подполз дед Ефрем, хозяин риги, су хой, сгорбленный старик, с большой седой боро^
дой, как расчесанная куделя. Он откашлялся и,
обращаясь к учителю, зашамкал:
— Спасибо тебе, Петрович, спасибо. Душу ты
мою воскресил. Всю жизнь я прожил, как баран,
ничего не понимаючи. А теперь прозрел. Радость-
то какая... Братцы! Стар я стал. Спина плохо гнется.
А не отстану я от вас. С вами пойду, ей-богу!
Вижу я—большое дело затеяли вы, мирское дело...
Старческий голос его прерывался, а из впалых
глаз, скрываясь в сединах бороды, катились крупные капли слез.
Учитель раздал книжки и газеты, назначил день
для следующего собрания и с несколькими парнями собрался в путь. Из сушилки вышли в сарай,
но только распахнули ворота, раздался грозный
окрик: — Стой! Ни с места! Расстреляю всех!
Люди, вздрогнув, остановились. При свете электрических фонариков виднелись направленные на
них дула винтовок, серые шинели, кокарды, молчаливые, свирепые лица.
— Если кто пошевелится, пришибу, как со-*
баку!—грозясь револьвером, хрипел исправник.
