74
-
А когда он будет кушать, обернись хребтом к иконам, а лицом к печке и тихохонько приговаривай:
„Кровь моя алая, кипучая, ударь ты в буйную головушку Петра, хлынь ты в его ретивое сердце,
разлейся по всем жилочкам-суставчикам, зажги и
пробуди его плоть ко мне, ко Матренушке, чтобы
он тосковал и горевал обо мне до гробовой доски.
Аминь, аминь, аминь“ . Поняла?
— Поняла, бабушка, все поняла, только больно
страхота берет,—тихонько сказала Матрена, оглядываясь вокруг.—Чай, поди, грех это?
— Пчел бояться—медку не отведать,—сумрачно
и обидчиво отозвалась старуха, кутаясь рваной
шалью. В темноте она была похожа на лохматую
собаку, сидящую на задних лапах.
Матрена, вздрагивая, вытвердила заклинание и
побежала домой.
Дня через три она приготовила пшеничных лепешек, как научила ее ворожея, и с утренним чаем
подала мужу. Он ел с большим аппетитом, а она,
дрожа, как в лихорадке, смотрела на закопченую
печь и шептала заговор, боясь, как бы у нее не
отнялся язык. Но все сошло благополучно.
Вечером опять был урядник; после отъезда его
Петр вдруг стал ласков к жене, смеялся, шутил и
трепал ее по плечу.
— Ну, женушка, скоро я сам начальником
буду!—заговорил он дружески.—Сначала в стражники, а потом выше. Будет дело! Петр Захарыч
