мар прожитой жизни не укладывался в больном
мозгу. Терзало ее и то, что сын совсем извелся: похудел, кожа на лице стала прозрачной, в черных
глазах светилась грусть и робость. Не стало ему
житья. Оставаться дома он боялся отца, а на улице
набрасывались ребятишки:
— Порченов сын... Батька твой--душегуб...
Дома Петр был мрачен и молчалив. При виде
изуродованного лица жены, в душу его прокрадывалось что-то тревожное. Если что нужно, буркнет
слово и сам отвернется. Ее он больше не бил,
боясь, „как бы канители какой не вышло".
После того, как Петр засадил отца в острог,
Матрена стала бояться его еще больше: он стал
для нее зверем, с темной, непонятной, как бездна,
душой, неизвестно что замышляющей.
Но страшнее всего бывало по ночам. В избе
непроглядный мрак. На дворе бушует ветер. Бьются
о стекла капли дождя, стучат ставни, как-будто
чужая рука отворяет их. Качаясь, шумят деревья,
кто-то протяжно воет, хохочет.
Иногда вдруг послышатся сдавленные рыдания:
может, душа покойной матери вьется вокруг дома,
Ъплакивает горькую судьбину дочери...
Матрена, вздыхая, крестилась.
Рядом с нею, в кровати, почти всегда пьяный,
громко храпя, лежал чужой, враждебный человек.
Иногда он стонал во сне и скрежетал зубами, неизвестно кому грозясь:
