тварь —просто беда. Какую угодно крепкую городьбу
Шлюшкой своей разворочает. Любая река ей нипочем
переплывет.
Когда старший офицер мирно отпустит своих боцма*
нов, Воеводин, отойдя со мною на шканцы, пожаловался
мне:
— Ну, скажу я тебе, я бражка же наши
трюмные
крысы. Прислали нам в каюту фунта три жареной
свинины и бутылку рому. Посыльный объяснит, что все
с берега достали. А мы, дураки, поверили эгому. Ока*
зывается, тут вой какое дело. Да ведь свиттья-то какая!
В ней было не меньше шести пудоз чистого мяса. Меня
одно удивляет, как они спустили ее в кочегарку и как
зарезали? Ведь она должна бы орать на всю эскадру, а
У них не пикнула. Палили ее, вероятно, паяльной лам
пой. Чистая работа — нечего сказать.
Боцман вздохнул и добавил сокрушенно:
— Тяжело теперь и нашему брату служить. Если
потворствовать команде, того и гляди, сам под суд
пойдешь. А стань подтягивать дисциплину — матросы
тебя убыот. Разве их чем-нибудь теперь напугаешь,
когда и без того все знают: смертники они, на гибель
идут?
В этот же день я узнал, что свинья была съедена
в одну Ночь, а утром на приеме у врача выстроилась
длинная очередь людей с расстроенными желудками.
Наша стоянка в Носси-Бэ приближалась к концу.
По эскадре был отдан приказ спешно готовиться в
поход. Началась горячка: суда день и ночь допршшмади
уголь, воду, провизию н другие припасы. Заканчивались
последние расчеты с берегом.
На эскадре было двенадцать тысяч человек. Благо
даря длительному пребыванию здесь они ые могли не
оказать своего влияния на туземцев: развратили их
женщин, научили население, до детей включительно, ру
гаться по-русски манерно. К нам на броненосец каждый
день приезжали сакалавы, торговавшие фруктами, мы
лом, открытками и другой мелочью. Один из них побил
217
