но. На корабле т.о и дело раздавалась какая-нибудь
кома’
\
ругань вахтенного унтера, через каждые полчаса Рили склянки. Около крейсера плавали негритянские ребятишки, черные, как уголь, что-то кричали
сверкая белыми, как репа, зубами, ловко ныряли в
воде, ловя бросаемые с борта монеты. По тихому рейду легко скользили шлюпки, быстро мчались паровые
катера. В прощальных лучах заката горел город, сверкая окнами, а море будто зарделось от солнечного
счастья. С французской военной эскадры, где готовились к спуску флагов, весело рассыпались по гладкой
равнине вод звуки духового оркестра.
После спуска флагов, Дерюгин, простояв свои два
часа, сидел уже у фитиля, жадно выкуривая одну папиросу за другой. Окруженный матросами, он сразу
повеселел и чувствовал себя отлично, рассказывая
другим: — А все командирский вестовой подвел, чтоб его
жена весь век сиреной выла...
— Как?—спросили матросы.
— Да просто. Намедни говорит: „Что вы, ребята
пьете мадеру, херес, коньяк. Вот я знаю напиток—ангельский! Его дгже господа редко выпивают". Заинтересовал меня этим напитком, а как называется—не
знает. Дал мне ярлык от бутылки. Надпись не русская.
Дождались мы сегодняшнего дня и залились с кочегаром Степой на берег.
Отпросились зубы лечить. Я
захватил двадцать крылатых, да он, друг мой, еще прибавил, а то, сказывали, бумажки наши не берут. Погуляли по городу, посмотрели на людей— куда идти?
Спрашиваю друга: „Разведем пары, Степа, а?“ А
он
в
ответ; „Есть, так держать!" Завертываем зресто-
78
