тает обратно в комнату, и инстинктивно бросаюсь на
пол около стены коридора. Взрыв! Из выбитой двери
идет горьковатый запах взрывчатки и клубы пыли.
Вскакиваю и вместе с Ленчиком Бочаровым вбегаю в
комнату. Поперек выбитого подоконника, балансируя,
качается рама, оставшаяся от письменного стола, а на
углу придавленный обвалившейся штукатуркой кусок
рѵкава с нашитой эмблемой, изображающей контуры
Крымского полуострова и надписью «Кгіт». Это все, что
осталось от обершарфюрера.
— Быстро ты сориентировался с гранатой-то, — го
ворю я Ленчику.
—' Сам не знаю, как-то случайно получилось.
А внизу идет раздача оружия из захваченных скла
дов.
*— Ребята!!! Братики! Так это же свобода! — орет
обезумевший от счастья человек. Но его сурово преры
вают:
— А ну, подними винтовку с земли! Ее, свободу-то,
еще защищать нужно!
— Командиров рот — ко мне! — даю я команду, и
по массе хохочущих, плачущих от счастья людей бежит
команда:
— Командиров 44-го! Командиров ударного — к Ва
лентину!
И вот опять они передо мной. Кубанка Данилы засу
нута за пояс, на виске пиявкой змеится сгусток крови.
— Та не чепуха. Трошечки задило, — отмахивается
он от моего вопроса.
— Потерь сколько?
— Потерь тэж трошки. Одиннадцать человек, — и
густо-густо краснеет за свой необдуманный ответ.
— Потерь, конечно, много, — опять говорит он чисто
по-русски. — Но куда же денешься, Валентин? Ведь ты
меня бросил в самое пекло.
Я не сдерживаюсь и при всех целую этого отважного
украинского парубка.
— Потерь семь человек, — сухо докладывает Нико
лай Панич.
— Потерь семнадцать, — говорит Харламов, — не
считая раненых, из них — трое тяжело.
— Потерь двадцать один, — докладывает Федя. —
218
