жайке вблизи какого-то озера. Мичман Володя
спрыгнул с тарантаса, помог моей барыне спустить
ся на траву. Потом он огляделся, улыбнулся и
сказал:
— Вот это место по красоте самое подходящее
для любви!
— Не в этом дело, Володя,—-раздался сзади
басистый голос лейтенанта. — Любить можно всю
ду. Только надо £рать— как? Я, например, не при
знаю платонической любви.
Я сперва не понял, о любви какого Платона
он заговорил. А Мишель обвёл рукой круг и до
бавил:
— Это всё равно что смотреть на эту красоту
зажмурившись.
Офицеры сговорились с извозчиками, чтобы они
*приехали вечером, и отпустили их. Мне было
приказано раскинуть скатерть, приготовить закус
ки и раскупорить бутылки. Немного времени
спустя все сидели на лужайке, выпивали и заку
сывали.
Больше всех зубоскалил Мишель, старался рас
смешить барынь.
—*Какие мы все-таки набожные. Здорово у
нас получается воздержание. В деревнях теперь
живут строго: постятся, умерщвляют плоть. Идут
Петровки, А для нас, светских, это самое чудное
время для пикников и любви на лоне природы.
Вот богохульник! Хоть бы меня постыдился.
Тут-то я и понял, что посты только для деревни,
а господам всегда масленица. Началась она и для
меня. Офицеры, как всегда при женщинах, по
добрели, стали меня угощать:
— Ты, голубчик, не стесняйся, — уговаривал
мичман. — Ешь и пей, сколько влезет. Хватит
тут добра.
Наливают мне коньяку половину чайного стака-
63
