дая жизнь, безрадостная и опостылевшая, шла на
убыло, а до конца службы оставалось еще два
года. Но бывает, что и у раба, доведенного до отчаяния, неожиданно загорается душа. Так случилось
и с Пучковым. Однажды собрались гости. Пучков,
сам того не зная, чем-то не угодил своему повелителю. Когда гости раз’ехались, адмирал сурово
позвал его:
— Подойди сюда, негодяй!
У Пучкова похолодело в груди. Не было больше
никаких об’яснений. От удара по уху он качнулся,
но успел ухватиться за край стола и удержаться
на ногах. В левом ухе что-то треснуло и зашумело. Раньше все обиды вестовой переносил молча с
покорностью обреченного человека. На этот раз
что-то прорвалось в душе, все существо его загорелось ненавистью. Бледный, он выпрямился и,
сверкая глазами, заявил резко, с хриплым выкриком:
— Ваше превосходительство, вы пробили мне барабанную перепонку!
Для адмирала это прозвучало дерзостью. Но он
не затопал ногами и не кинулся драться. Впервые
услышанный им протест озадачил его. Это было
настолько же неожиданно, как если бы смиренный
ягненок вдруг зарычал и оскалил волчьи зубы.
Рожѳственский посмотрел на вестового с таким
удивлением, как будто перед ним стоял другой,
более решительный человек, и тихо, почти ласково, сказал:
84
