бойством. Не лучше-ли совсем не трогать имения,
а будем пользоваться им сообща... Подождем, как
укажут из столицы...
— Ну, понес чертовщину на постном масле...
Снова поднимается галдеж. Люди ближе придвигаются к артиллеристу, обступая его со всех
сторон, угрожающе взмахивая на него кулаками.
Черноусый унтер, надрываясь, кричит:
— В первую революцию, в пятом году, пробовали мы так делать. Землю взяли, а имения не
трогали... Что тогда из этого вышло, товарищи?
Как вернулись господа на свое место и давай нас
лупить... Поди, черти в аду позавидовали их лютости. Разве забыли, как лилась наша кровь?..
Большинство людей на его стороне, поддакивают,
вскипая давней обидой.
— Верно! Правильно! Разнесем все, чтоб не
узнали то место, где было имение!..
— С корнем вырвем его!..
— На три аршина землю взроем, чтоб барским
духом не пахло!..
— Тогда не вернутся...
Гудит набат, созывая народ, бурлит толпа,
гневно клокочет, выбрасывая в воздух ругань, липкую, как плевки, а с бледно-голубого неба бесстрастно смотрит солнце, заливая и село, и людей,
и поля колюче-холодным сиянием.
