Чувство раскаяния начинает охватывать все
больший и больший круг людей.
Кавалерист, высокий и худой, с сумрачным лицом, изгибаясь, крутя головой, выкрикивает надтреснутым голосом:
— Братцы! Мы православные христиане или
аспиды? Я спрашиваю вас—кто мы? Пошто погубили христианскую душу? Человек остался жив от
вражеских пуль, а мы, свои люди, взяли да и укокошили его... Да где совесть наша? Мы...
Задохнувшись, он болезненно кашляет, а в это
время чей-то высокий тенор советует:
Надо зачинщикам ребра помять... Через них
все это вышло...
— Я не про то говорю, зверье проклятое!—
оправившись, снова шумит кавалерист.—Я предлагаю сбор устроить, чтоб похоронить покойника,
как следует, да памятник поставить, да его детишкам деньжонок послать, как полагается по-христиански...
Все, казалось, только и ждали такого предложения—с радостью хватаются за него. Уже гудят,
переливаясь, сотни голосов:
— Верно... Надо собрать, раз такое дело вышло...
— Мы, чай, не басурманы...
— Мы согласны, все согласны...
И так же быстро, как быстро были приготовлены розги, начинают устраивать для покойника
денежный сбор.
