ная им о смерти, о разлуке человеческой души
с прекрасной землей. У них обнаженные и поникшие головы, у всех на лицах неподдельная скорбь.
А сверху, из-за дремлющих облачков, разбро'
санных кое-где по синеве неба, обильно льются
животворные лучи солнца, радостью зажигая жизнь,
трепетным огнем играя на игрушечных домиках и
громадных буддийских храмах, на затейливых пагодах, на свежей зелени садов. В городе—чистота,
блеск, веселье. В открытых магазинах груды разнообразных товаров разложены так заманчиво, что
нельзя пройти мимо, не задержав на них взора.
Кукольные жилища, чайные домики, беседки сплошь
в фиолетовых красках распустившихся глициний.
В палисадниках, раскрыв свои уста, благодарно
улыбаются солнцу цветы,—красные и белые, желтые и синие, яркие и скромные, всех оттенков,
а над ними, раскинув громадные ветви, величественно поднимаются камфарные-деревья, пинии,
гиганты-криптомерии. Все японское население на
улице,—бойкое, любознательное, с неизменными
улыбками на желтых лицах. Привлекаемые похоронным пением, они бегут со всех сторон полюбоваться невиданным зрелищем. Всюду—дети, смуглые, с лоснящейся, словно лакированной кожой,
радуются, звеня веселыми голосами, пестря разноцветными платьицами.
Могила приготовлена за городом, на высоком
холме, под шатром двух буйно раскинувшихся
каштанов. Отсюда широко раскрываются прозрачно-
