Никогда Бабушкин не переживал такого мучительного
беспокойства, как на этот раз. Чуть только на гори
зонте показывались дымки, он направлял свой катер на
них. Но скоро выяснялось, что это проходили чужие
корабли, главным образом коммерческие. Разочарован
ный, он возвращался на прежнее место, чтобы потом
снова бросаться в разные стороны. Иногда он уходил
так далеко, что острова едва были видны. Такое ме
тание с одного места на другое происходило почти у
самого экватора, там, где солнце, достигнув зенита,
совершенно не дает тени. Обжигало нестерпимым зноем.
Бабушкин, управляя рулем, сидел на корме катера
и редко отрывался от бинокля, оглядывая пылающий
горизонт. Наблюдения продолжались и ночью, поэтому
ему не пришлось задремать ни на одну минуту. Эскад
ры все не было. Не дали никаких результатов и вторые
сутки. От напряжения ,и ярко освещенной морской по
верхности, от бессонницы у него разболелись глаза,
а от жары вскрылись незажившие раны. Не имея с
собою ни лекарства, ни перевязочного материала, он
лечил их, смачизая забортной водой.
Француз уговаривал его:
— 'Напрасно мы болтаемся здесь. Ничего хорошего
не дождемся. Надо вернуться в Сингапур, пока не
напоролись на японские корабли.
Ко Бабушкин был не из тех людей, которые от
ступают перед трудностью или опасностью. Настойчи
вость его граничила с безумством. Он холодно отве
чал французу:
— Ваши речи, мусью, я не желаю слушать. ’Лучше
будет, если вы прикусите язык.
Наступило двадцать второ'е апреля, пошли третьи
сутки с тех пор, как оставили Сингапур. Дрова оказа
лись на исходе. Их начали беречь на тот случай, когда,
мож'ет быть, потребуется приблизиться к эскадре или
перехватить ее курс, если она действительно появится
в этих водах. Теперь катер не носился по морю, как
бешеный, а стоял на одном месте, едва поддерживая
325
