Под утро я снова вышел на верхнюю палубу и уди
вился, насколько изменилась погода. Слабый зюйд-вест
нагнал густой и липкий туман. Державшийся впереди
нас «Бородино» и следовавший за нами «Анадырь»
совершенно не были видны. Прожекторы не в силах
были прорвать непроницаемую мглу; не помогали также
проникнутъ в ее тайны ни бинокли, ни подзорные
трубы. Кругом было мутно, и мы продвигались вперед
слепые, словно находились в молоке. Казалось, весь
мир растаял и превратился в прохладно-сырой пар,
которому не было конца. Все предметы на судне по
теряли свой прежний облик, становились неузнавае
мо-расплывчатыми, а люди ходили по верхней палубе
или по мостику, как загадочные тени. Впечатление
таинственности усиливалось еще тем, что наши пять
кораблей беспрерывно перекликались сиренными гуд
ками. Далеко впереди подавал свой могучий голос
«Суворов», постепенно повышая ноты и напрягая звук,
как будто взбираясь в гору, а потом, перевалив через
нее, понижал до низкой, торжествующей октавы. Как
только замолкал, сейчас же, колыхая ночь, подхваты
вал рев «Александр», за ним «Бородино» и затем уже
наш «Орел». Казалось, эти незримые великаны соперни
чают между, собою силой своих железных легких. И
весь этот странный предутренний концерт заканчивал
шедший сзади нас «Анадырь» таким диким и безна
дежным воплем, словно хотел предупредить нас о при
ближении страшного бедствия.
Днем туман рассеялся. Немецкое море было спокой
но. Курс держали на французский портовый город
Брест. Одно только было плохо — нервировал всех бес
проволочный телеграф, перехватывая разные тревожные
известия с наших передовых судов.
В ночь с 8 на 9 октября засвежел ветер, дошедший
до четырех баллов. Начинался разгул волн, поддавав
ших из-за борта. С неба, уплотненного тучами, сы
палась изморозь, сгущая тьму.
В начале S-го часа пловучая мастерская «Камчатка»
86
