Не знает Костя, что великий русский композитор с
его, Костиной, помощью помог кучке русских подполь
щиков своевременно спуститься через окно по связанным
одеялам на противоположную сторону блока.
Через два дня я с чешским товарищем навестил его
в госпитале. Из-под повязок, синяков и кровоподтеков
Костя улыбался радостной, беззубой улыбкой.
— Ну что, клизма красноштанная? Дождался серь
езного?—спрашиваю я.
— Дождался, — радостно выдыхает Костя. — Только
я теперь не клизма и не красноштанная. Кларнет-то раз
били и красных штанов мне больше не видать. И черт
с ними. Пойду в штайнбрух, но теперь я знаю, что я
ваш. Ведь так, Валентин?
— Наш, Костя, наш. Только ты нам нужен именно
«красноштанной клизмой», а не в штайнбрухе. Давай,
выздоравливай, — и мы, пожав ему руку, уходим.
Чешский товарищ сует ему под одеяло длинный свер
ток:
— Это от друзей, —говорит он с ударением на «у».
— Наздар, Костиа! — и догоняет нас.
Костя торопливо развертывает сверток и загоревши
мися восторгом глазами ласкает новенький кларнет, сия
ющий никелировкой и лаком.
— Да!... Вот это альтруистично, — и с сомнением
ощупывает пальцем верхнюю десну, где недавно были
передние зубы.
Работа штубендинста, состоящая лз поддержания
пресловутого «орднунга» и из стараний по возможности
облегчить условия жизни товарищей, к концу дня окон
чательно выматывает силы. Вставать приходится за пол
тора часа до подъема, чтобы получить для флигеля хлеб
и кофе, ложиться — позже всех, чтобы навести порядок
в опустевшей столовой. Горе штубендинсту, если загля
нувший ночью в блок эсэсовец обнаружит неправильно
сложенную одежду или грязь. Нуждающихся необходимо
обеспечить одеждой, обувью, больных —- медицинской
помощью, ослабевших перевести на более легкую рабо
ту, упавших духом — своевременно поддержать бодрым
словом.
122
