— Санаторий, да и только! Прямо не верится...—
удивляется один из больных, блаженно вытягиваясь
в чистой постели.
— Я не помню, когда так наедался. Наверно, еще
тогда — до войны.
— А ты чем болен? Жаловался на что-нибудь?
— Да разве здесь можно жаловаться? И кому? На
голодное брюхо разве да на форарбайтера-собаку? Л
тебя с чем положили?
— Сам не знаю. За всю жизнь ничем не болел, да и
сейчас еще ничего, если бы не слабость от голода. Дру
гие куда хуже, а я еше держусь, я крепкий.
Вскоре общими усилиями устанавливается, что все
они ничем не больны, как раз наоборот, отличаются от
остальных наиболее благополучным состоянием здо
ровья.
— Так зачем же нас сюда? За какие такие заслуги?
— Может, в шпионы вербовать будут, —предпола
гает кто-то шепотом.
— Как бы не так. На мне уже обожглись один раз.
Еще когда в тюрьме был.
Неизвестность тревожит, вызывает массу догадок,
предположений, врачи и обслуживающий персонал, слов
но связанные обегом молчания, не раскрывают рта.
— Что они, поонемели, что ли? .
Ежедневные измерения температуры, давления кро
ви. всевозможные анализы к концу второй недели ста
новятся привычными, от хорошего питания, чистоты,'
покоя округляются посветлевшие лица, тело наливает
ся силой, подживают кровоподтеки от побоев, улучшает
ся настроение.
• — В козла бы забить от безделья, — мечтает один.--
Давайте домино попросим, может, дадут.
— Домино—ерунда! Вог в шахматишки бы сразить
ся, это—другое дело,—и любитель шахмат, разминая
пальцами хлебный мякиш, лепит самодельные фигурки.
Он уже забыл, как совсем недавно дрожал над каждой
крошкой суррогатного хлеба, он уже не ценит и хоро
ший хлеб, получая его в изобилии. На крышке полиро
ванной тумбочки черенком ложки расчерчена импрови
зированная шахматная доска, распределена очередность
игр в предстоящем турнире, на батарее отопления под
сыхают пешки, слоны, короли из хлебного мякиша. Но
Мб
