потерявшие большой силы, лицо со спутанной бородой и
медвежьими маленькими глазками, прикрытыми лохма
тыми бровями, — угрюмо и озлобленно. Только разгова
ривая с Андрейкой, дед Остап теплеет: разглаживает
вертикальные морщины на лбу, а из-под дремучих бро
вей излучается какая-то суровая ласка.
В команде Андрейку любят за общительный, веселый
характер, за детскую ласковость, за неистощимое жела
ние каждому чем-нибудь помочь, а может, быть, просто
потому, что нужно же кого-нибудь любить, чтобы в оже
сточенной душе не искоренилось это чувство оконча
тельно.
— Андрейка, накось кусочек хлебца, — предлагает
мимоходом кто-нибудь из доходяг.
— А вы как же?
— Да ты бери, бери цуцик, — ласково басит дающий,
глотая голодную слюну, — мне вчера кореш* аж две пай
ки дал, так что я теперь на два дня заправился, — безза
стенчиво врет доходяга.
— Аж две пайки,—удивляется Андрейка, делая боль
шие глаза, — а он-то откуда взял столько?—не совсем
верит он.
— Так он же на чешском блоке живет. Знаешь, какие
они посылки получают из дому? Вот и подкармливают
нашего брата.
Андрейка знает, что чехи действительно подкармли
вают нашего брата, и берет предложенный ему хлеб.
— Диду Остап, возьмите кусочек, -— предлагает Анд
рейка половину и не отстает до тех пор, пока дед не бе
рет кусок, чтобы спрятать, а потом, при случае, под
каким-нибудь предлогом отдать Андрейке.
— Диду, а правду говорят, что у Гитлера один глаз
не свой? Ну не настоящий, искусственный, значит. Гово
рят, ему в ту войну газом выжгло.
— Не знаю, Андрейка, не знаю. Глаз, может, и на
стоящий, а вот душа у него не настоящая. Не человече
ская душа.
— А он когда войну-то кончит? Как думаете?
— А вот когда ему эту нечеловеческую душу вы
трясут, тогда и войне конец. Тогда поедешь со мной на
Урал-то?
* Кореш — товарищ, приятель. (Жаргон.)
156
