ся и сел на койке, пытаясь вытереть лиіго мокрыми от
слез руками.
— Ну чего ты сырость разводишь? Что с тобой слу
чилось?
— Оставьте меня, ребята, ничего со мной не случи
лось. Тяжело мне очень, — отвечает он сдавленным го
лосом.
— А кому не тяжело? Кому легко? Если все распус
тят слезы, что из этого получится? Реками польются сле
зы с горы Эттерсберг. Ты где работаешь-то?
Человек выпивает поданную кем-то кружку воды, вы
тирает полотенцем лицо и уже спокойнее, слегка икая
от непрошеных слез, отвечает:
— Ну в шнейдерае работаю, в портновской мастер
ской.
— Так это же легкая команда по сравнению с други
ми! Сидишь в помещении, в тепле целый день, — удив
ляется Митя.
— Не пойду больше туда. Не могу! Лучше куда
угодно, лучше в штайнбрух пойду, — почти истерически
повышает он голос. —А сейчас идите вы все к черту и
не приставайте ко мне. Утешители тоже мне нашлись,—
он опять ложится ничком на койку, но больше уже не
плачет.
Удивленные, мы с Николаем уходим, и вскоре я за
бывают этот случай, занявшись своими делами.
Через час после отбоя, когда лагерь замер, придушен
ный тяжелым сном, ко мне пришел Николай Кюнг.
— Ты знаешь, Валентин, мне все время не дает покоя
этот портной. Такие люди по пустякам не плачут. Я
о нем кое-что узнал. Он был оставлен в подполье в од
ном из оккупированных районов, потом партизанил.
Странными мне кажутся эти слезы.
— Что ты предполагаешь?
— Ничего не предполагаю. Чувствую, что тут кроет
ся очень большое, очень глубокое горе, но человек не хо
чет раскрываться, а от этого ему еще тяжелее. Давай
сходим к нему еще раз.
— Сейчас? А как пройдем?
—Ничего, пройдём. Меня лагершуТц у входа ждет,
он проводит. — И мы пошли, а через короткое время , в
штубе у штубендинста Мити перед нами сидел тот са-
15
)
