— Кум твой—Гаврила...
Парень достает из кармана кисет с табаком,
а бородатый мужик, испугавшись, уже пятится назад и крестится; вскочив на свою телегу, он хлещет изо всей' силы лошадь и мчится вскачь...
— Вот дурашный!—глядя ему вслед, хохочет
Степан.—От кума бежит... Не даром про ваших
говорят: живут люди в лесу, молятся колесу...
И, дернув лошадь вожжами, опять закатывается
смехом.
Водопьянов, не говоря ни слова, уткнулся в солому лидом, и безотрадные думы грустно зароились
в его хмельной голове. В плену он много мучился
от физической боли, а еще больше от сознания,
что в жизни он стал ненужным человеком и что
своим безобразным видом он будет возбуждать
у других только горькое чувство отвращения. Не
раз им овладевала даже мысль покончить с собою.
Но там таких калек, как он и даже хуже его,
много, и это медленно, но упорно примиряло его
с тяжким положением.
Ночь беспредельным черным пологом окутала
землю. Куда ни глянь, ничего не разберешь, все
утонуло в глубоком мраке. Лошадь идет шагом,
лишь чутьем угадывая знакомую дорогу. Ветер
с яростью дует в бок телеги, будто силясь опрокинуть ее. Парень, под впечатлением недавней
встречи, нет-нет, да и заговорить с хохотом: ч
— Как он от нас прыснул, кум-то твой... Ну и
чудила, протобес его дери. Прямо уморил, ей-
