идет дальше, кончая трехлетним карапузиком. Ребятишек, нарушающих этот порядок, старшие щелкают по лбу ложкой, строго крича на них:
— Эй, куда?
Все жадно смотрят в общую деревянную чашку. •
Лица усталые, глаза посоловелые, говорят мало.
По стенам и потолку, вылезая из щелей и шевеля
усиками, разгуливают тараканы; они дерзко лезут
на стол, падают с потолка в чашку.
С улицы доносятся звуки завывающего ветра,
гремят в сенях двери, вздрагивают стекла окон,
густо залепляемых пушистым снегом.
Трифон, взглянув в окно, говорит:
— Эка, как взыгралась погода-то... Беда!
— Да што я никак в толк не возьму: живой
ветер, али нет?—обращается к брату Савоська. -
Послухаешь—гудет, ровно человек...
— Ветер-то?
— Да .
— Как те сказать...
Трифон, перекинув руку через плечо, _чешет
лопатку и уверенно отвечает:
— Д ух это.
— Скажем так.
А
какой он—чистый, али нечистый?—проглотив кашу и облизав ложку, продолжает Савоська.
— Не знаю. А только боязно ночью. Особливо
в лесу али в поле...
Вяло и нудно, точно сквозь сон, продолжают
братья свою беседу.
