ских, но достаточно жйрные. Что-то сурово-жуткое было
в их взгляде, когда они, поворачивая голову, косились
исподлобья на людей, словно знали, что обречены на
съедение. Когда одного из них выводили из хлева на
другую часть палубы и резали, остальные, почуяв кровь,
начинали бунт. Каждый из них, круто изгибая шею,
мотал головою, бил копытом о палубу и, вздрагивая,
издавал тревожный рев. Казалось, что они вдребезги
разнесут изгородь и, беснуясь, помчатся по палубе
броненосца. Но это продолжалось недолго. Скоро они
уставали и, затихая, устремляли взгляды в сторону
носовой части судна. Там, на баке, зарезанный бык,
приподнятый
стрелой на воздух, висел на веревках»
животом вверх, с распяленными ногами. Мясники, рабо
тая острыми ножами, сдирали с него шкуру. Потом,
когда он весь был ободран, разрезали ему живот
и
вынимали из него внутренности, еще теплые, с под
нимающимся от них паром. А живые быки недоуменно,
с
жуткой безнадежностью продолжали смотреть на
страшное зрелище и медленно жевали положенное им
сено. Понимали ли они, что их тоже ждет такая же
участь? Среди них находилась одна только корова, и
то была худая, с резко обозначившимися ребрами. По-
видимому, она страдала какой-то болезнью. Во всяком
случае, попав на броненосец, она почти совсем не ела
сена. Сколько ни старался матрос-скотник выходить
ее, подкармливая оставшимся от команды хлебом,
ничего не помогло. С каждым днем ей становилось
все хуже. Смертной тоской наливались ее большие
темные глаза с поволокой, немножко глуповатые, но
вместе с тем необычайно кроткие. А в субботу она не
могла уже встать и после обеда, лежа боком на палубе,
начала задыхаться.
Матрос-скотник побежал доложить об
этом
старшему
офицеру Сидорову.
— Сейчас! же зарезать корову. Пойдет завтра на
обед команде.
Старший офицер, отдавая такое распоряжение, ве»
291
