командира с просьбой скорее вернуть его на свой ко
рабль. Что толкнуло его на это? Ему чужда была воен
ная слава. Смелый и решительный в борьбе за револю
цию, за свободу, он ненавидел национальную войну
самой мрачной ненавистью. Не раз он внушал мне
мысль, что дело не в национальности, а в интернаци
ональности. По его словам выходило так, что если бы
все эти обездоленные люди, одетые в солдатские мундиры
и матросскую форму, повернули с ноля сражения обратно
ш
начали борьбу со своими угнетателями, то давно бы
прекратился международный разбой и давно бы
зажили все более счастливо, чем теперь живут.
Так он
пропО'Ведывал,
а сам поступил как раз на
оборот.
Я спросил, глядя ему прямо в глаза:
Зачем вы списались с госпиталя раньше времени?
Разве плохо там жилось?
Васильев грустно улыбнулся.
— Напротив, очень хорошо. Доктора относились ко
мне великолепно и настаивали, чтобы я еще остался
на госпитальном судне. Там можно было отлеживаться
с комфортом. Кормили недурно. Сестры милосердия раз
влекали. В случае боя, флаг красного креста охранял
бы меня от всякой опасности. И все-таки я не мог
оставаться там дольше.
— И вернулись на обреченный корабль. Почему? —
допытывался я.
Совесть не поладила с разумом. Я всячески упра
шивал докторов, чтобы перевели меня на броненосец.
Разум, как верный сторожевой пес, подсказывал мне,
что я делаю неверный шаг — меня может постигнутъ
гибель. А чувства, как незримые канаты, тянули меня
на броненосец. Я привык к своему кораблю, к его
экипажу, к товарищам. И мне нестерпимо захотелось
рискнуть жизнью вместе со своими друзьями. Может
бытъ, в критический момент я своим советом
помогу
спасти корабль...
Я ушел от него, захватив с собою том Эмиля Золя,
335
