Пастух задумался, испытующе оглядывая солдата—великана в сравнении с ним.
— Прибавь полтинку,—склонив голову на бок,
умоляюще попросил он.—Ну, что тебе стоит полтина? А мне она пригодится. И сам посуди: ты
вон какой, анафема. Треснешь не на шутку...
может, изувечишь...
— Ладно, — согласился солдат, ухмыляясь, и
баки его отодвинулись далеко к ушам, а лицо его
стало квадратным.
Получив деньги, Савка хватил два бражных
стакана водки и стал столбом, крепко утвердив
ноги в пыли.
Мужики, увидев, что дело затеялось всерьез,
предупреждали пугливо:
— Зря ты, Безрукий: век калекой будешь.
— Ой, левша, — повредит тебе мозги, узнаешь
тогда кузькину мать...
— Буде вам молоть-то,—отозвался пастух,—
Меня отец молодого оглоблей дубасил и то ничего.
Солдата попробовала было остановить Матрена,
взяла его осторожно за рукав, но он грубо оттолкнул ее: — Прочь пошла, дура!
Раза два он прошелся перед пастухом, поплевал
в кулак и, нацелившись, размахнулся. Толпа вытянулась, замерла. Раздался глухой удар. Савка охнул и повалился на землю, как подкошенный,
потом раза два медленно повернулся в пыли, вскочил на ноги, замычал, покружился на одном месте
