— Братцы мои! Простите меня. Сердце мое все
в ранах, в крови. Оттого
я
такой подлец. Мне
тошно жить на свете. Я не дождусь того дня, когда
вы разорвете меня в клочья...
Совсем по-другому Курош вел себя в трезвом виде.
Не проходило ни одного дня, чтобы он собственно
ручно не избил пятнадцать-двадцать человек из коман
ды. Это было для него каким-то своего рода спортом.
Провинившегося матроса он долго ругал, постепенно
повышая голос, как бы накаляя себя. А потом за
кидывал руки за спину, и это был верный признак
того, что сейчас же начнется расправа. Так посту
пал он всегда. Долгое время я не понимал этого
приема. Матросы пояснили мне. Оказалось, на пальце
правой руки он носил перстень с драгоценным кам
нем. Закинув руки назад, Курош поворачивал пер
стень настолько, чтобы можно было зажать в ку
лак драгоценный камень: так лучше, не потеряешь
его. И только после этого обрушивались на матроса
удары.
Иногда Курош применял наказания более утончен
ные, с некоторой долей фантазии.
Однажды гальванер Максим Андреевич Косырев
обратился к нему после завтрака с просьбой:
— Ваше высокоблагородие, разрешите мне сегодня
на берег.
— Зачем?
— В церковь сходить. У, меня сегодня день ангела.
Курош переспросил:
— Денъ ангела, говоришь?
— Так точно, ваше высокоблагородие!
Курош подумал с полминуты, а потом, как бы
сочувствуя тому, промолвил:
— Иди за мною.
Привел гальванера на рубку и, не повышая голоса*
приказал:
— Стой здесь и смотри на небо. Как только уви
дишь своего ангела, сейчас же доложишь мне.
68
