От его вестовых мы узнали, что он и у себя на
квартире иногда буйствовал. Из-за каких-нибудь пу
стяков, раздражаясь, он приходил в бешенство и тогда
начинал бить посуду, ломать мебель. Не щадил и соб
ственной жены, с матерной бранью загоняя ее под
стол. Редкий вестовой увольнялся от него без вы
битых зубов. Казалось, он ненавидел всех на свете
какой-то непреоборимой, слепой ненавистью, исклю
чая единственной своей дочери. Перед ней его кипящее
сердце сразу смягчалось, добрело, как буйный морской
вал, облитый маслом. Адмирал любил ее самой неж
ной любовью, выполняя все ее капризы, разрешая
ей делать все, что она вздумает.
За все время службы я ни разу не видел, чтобы
его мрачное лицо когда-либо озарилось улыбкой.
Среди наших офицеров были и передовые в своих
взглядах на жизнь. Они сами возмущались такими
типами, как Рожественский и Курош, но они бессильны
были остановить их произвол. Значит, весь ужас заклю
чался не только в отдельных плохих начальниках,
потерявших человеческий образ, а в той системе бес
правия, которая царила во флоте.
Мне оставалось благодарить судьбу, что я не по
пал служить на «Суворов». Наш броненосец воз
главлялся гуманным командиром. В сравнении с Ку-
рошем наш старший офицер казался добряком. Правда,
любил пошуметь на матросов, поругаться, но уже такая
была у него собачья должность. Во всяком случае,
для нашего брата большого вреда от него не было.
Накануне отхода из Либавы я побывал в городе,
куда можно было проехать из порта на трамвае.
Здесь основную часть жителей составляли латыши,
а к ним примешивались и другие национальности —
немцы, поляки, евреи, русские. Это видно было и
по церквам — наряду с готической лютеранской киркой
стояли красивая синагога, католический костел. А в
порту, на горе величественно возвышался православ
ный собор, как символ русского владычества над
71
