— А чего не поехать? У меня все равно никого нет.
И
село спалили начисто, — грустно отвечает Андрейка.
— Ничего, дорогой, села еще лучше отстроим, чем
были. Подкормимся маленько да за работу. Ух, и рабо
тать будем. Душа стосковалась по настоящей работе,—
мечтает дед.
— Да вы же и так вон как работаете. Какой я вам
помощник? Я же вижу — не маленький.
— Какая это работа, Андрейка! Это так, для видимо
сти. На работу я здорово злой.
— А чего же на нее злиться, на работу-то? — недо
уменно говорит Андрейка. — Работа —она всем нужна.
Кто не работает, тот не ест.
— Эк ты меня коряво понял, — смеется дед Остап. —
На работу злой —это значит охоч до работы, а ты... А
насчет того, кто не работает — тот не ест, это ты зря,
это у нас дома так-то. А здесь? Здесь вот мы с тобой
работаем, а пупок к позвонкам подводит с голоду, так-то.
А вон посмотри, они не работают, а жрут так, что аж за
ушами пищит. Капитализм, — и дед показывает куда-то
влево. Там под толевым навесом, около инструменталь
ной будки, на маленьком складном стуле, вытянув впе
ред негнущуюся раненую ногу, сидит старший конвоя
барон Эрнст фон Кенигсфельд. С ним трое эсэсовских
солдат и три громадные овчарки. Завтрак, по-видимому,
■подходит к концу, о чем можно судить по пустым бутыл
кам, валяющимся около ящика, заменяющего стол.
— Сынок, принеси-ка ломик, а то нам не поднять эту
проклятущую, — и дед толкает ногой шпалу, глубоко
увязнувшую в грунте. Андрейка срывается с места и бе
гом мчится к инструментальной, предусмотрительно оги
бая ее с противоположной стороны от завтракающих
эсэсовцев. Взвалив на слабые плечи тяжелый лом и при
держивая его обеими руками, он забывает, что за углом
завтракают эти «сверхчеловеки» и, с разбегу свернув за
угол, натыкается на рычащую овчарку. Отскочив от ос
кала белых клыков, он спотыкается и падает, уронив
тяжелый лом.
— Унд дизе арбайтер*, — иронически кивает на него
один из солдат.
* И это рабочий. (Нем.)
157
