Темнота, тишина, осторожные шаги создают впечат
ление таинственности и какой-то значительности совер
шающегося.
Завернув за угол, Николай остановил всю группу.
— Подождем немного. Только тихо. Сначала я пойду
один.
Ждать пришлось недолго. В только что пройденном
нами закоулке слышатся чавкающие шаги и изредка
мелькает свет фонарика лагершутца. Шепнув что-то на
ухо Василию Попову, Николай шагает обратно за угол,
и мы слышим, как, встретившись с идущими, он говорит
тихо:
— Здравствуйте, капитан Симонов!
— Что? Что ты сказал? — неожиданно знакомая фа
милия, а главное, голос производят удивительное впе
чатление.
— Я говорю: здравствуйте, Василий Иванович, —
спокойно продолжает Кюнг.
— Я... я не понимаю, что вы хотите сказать? Причем
тут какой-то Симонов? Я Чарский! Николай Матвеевич
Чарский! Понятно вам? А ну, уйди с дороги, не видишь,
меня в шрайбштубу ведут, — в голосе заметно волнение,
отчего спокойный тон кажется особенно наигранным. По
знаку Попова за угол шагает Иван.
— Что, земляка встретил, Коля? — слышится его го
лос.
— Да вот, узнавать не хочет. А жаль. Ты понимаешь,
Иван, мы с ним были в концлагере Флоссенбург, и я его
знаю, а он меня не желает знать. Василий Иванович, а
вы помните Петю Бондаренко? А Фирсова, Соколова,
Власенкова Костю?.. — и Николай перечисляет около
двух десятков фамилий. —Нет? Не помните? А Режицу,
лагерь в Латвии, тоже не помните?
— Слушайте, вы с кем-то меня путаете. Я же вам
уже сказал, что я не Симонов, а Чарский. Эй, лагершутц,
чего ты стоишь как истукан? Чего они пристают?
За угол шагает Попов и тихо, отчетливо говорит:
■— А ну, тише! Тут тебе не Режица. Я тебе кое-что
напомню насчет Режицы. Там ты был вместе с Валенти
ном Логуновым, Михаилом Округиным, Иваном Ильи
ным, Степаном Печеным, Лоскутковым. Да ты же их
всех двенадцать человек помнишь. Они тебе по ночам
должны сниться.
190
