легкий, в синей рубашке и шляпе, как огромный
желтый гриб. Он везет какого-то толстого господина, должно-быть, купца. Навстречу им, держа
над головою бумажный зонтик, идет миловидная,
с причудливой прической, японка, а за нею, покачиваясь, шагает японец, похожий в своей соломенной накидке на дикобраза. В саду на дорожке
сидят один против другого русский солдат и японский, покуривая трубки и о чем-то мирно беседуя
жестами; над головами их вьется сизый дым.
— Эх, что-то теперь в деревне делают?—спрашивает Семенов.
— Лен сеют.
— Хоть бы мир, что-ли, скорее заключили...
Душа больно тоскует...
В глазах Семенова грусть. Опустив одно плечо,
он тихо уходит, а Водопьянов задумывается, слегка
нагнувшись и устремив свой коричневый глаз на
гребни гор. Халат его распахнулся,—видца впалая,
поросшая черными волосами, грудь с резко обозначенными ребрами. Он мысленно переносится
к себе на родину, блуждает по родным полям,
оврагам и лесам. Встречаются знакомые люди.
Седой, лысый отец, сорвав горсть травы, говорит,
улыбаясь:
— Сочная... Сена будет много, сена-то будет
сколько!..
И будто бы уже отдает распоряжение на счет
косьбы.
