каждый кустик, каждое незаметное растеньице.
Бесконечным умилением и благодарственной молитвой кому-то, кто дарует тепло и свет, проникнуты добрые и милые взгляды цветов. Течет свежим
ароматом в высь их молитва, молитва за жизнь,
за солнце, за землю...
Точно охмелев, Гаврила забывается и опять—
душою в деревне. Видит жену, всегда добрую и
приветливую, дочь Анютку, сына Илюшу. Подрос
мальчик, и бойкий такой, как воробей.
— Хочу учиться... — говорит он, топорщась и
принимая серьезный вид.
— Ладно, сынок, иди...
Радуется мальчик, ласкается к
ofiuy...
Долго так мечтает Гаврила. А когда очнулся,
холодная дрожь пробежала по его телу.
— Урод я ... Безобразный урод...—шепчет он,
хватаясь руками за голову.—Эх, Фроська, Фроська...
Если бы ты знала, какой я теперь стал...
Что-то душило его, точно навалился кто, огромный и тяжелый. В глазах позеленело, руки бессильно
повисли. Незаметно сполз с подушки и тихо, как
обиженный ребенок, заплакал:
— Господи, что будет?..
Какая-то несуразная тень росла перед ним, черная, как ночь, дышала ледяным холодом, и Гаврила
в страхе зябко жался и плакал...
