Гаврила, слушая отцовские слова, облегченно
вздыхает.
И вдруг вспомнил... Нет, не выйдет он больше
на росистые луга ранним утром, когда весь восток
охвачен багряным заревом, не зазвенит коса в его
мускулистых руках, как бывало...
— Калека... Кусок мяса... Никудышный человек...
В груди заныла щемящая боль. Гаврила невольно
заломил руки...
— Пропало, все пропало ни за что, ни про что!..
Жгут бесжалостные, горькие думы и нет им
конца...
В бараке слышится возня и японская речь. Водопьянов осторожно повертывается назад левым
боком. Кавалерист умер. Санитары укладывают на
носилки труп и уносят из барака. Койка остается
пустой, ожидая новую жертву войны. Кругом изнывают люди, ограбленные судьбой, изуродованные,
негодные к жизни. Кто-то бредит, подзывая свою
мать. Сосед чавкает ртом, морщится и сплевывает.
Через палатку, выставив вперед руки, медленно
и бесшумно пробирается слепой солдат. А из угла,
предвещая долю, доносится злая частушка:
Не сумели воевать
Будем крошки собирать...
„Так оно и будет...—подавленно думает Гаврила
и, повернувшись, снова смотрит в окно. Из бездонной синевы неба обильно льются горячие лучи
солнца, золотыми струями проникая сквозь густые
ветви деревьев, словно желая обогреть и обласкать
