шего офицера Сидорова надо сказать, что он скоро
начал прислушиваться к мнению специалистов. А вдох
новителем и руководителем кают-компании, насколько
я мог выяснить через вестовых, постепенно становился
Васильев. Это было вполне естественно. Будучи обра
зованнее всех, он обладал еще незаурядным умом, ред
костным красноречием и железной логикой. Остальные
офицеры поневоле попадали под его влияние.
Однако это не мешало некоторым из них издеваться
над матросами. Как-то я рассказал Васильеву о столк
новении мичмана Ворэбейчика с матросами у ендовы.
Инженер покраснел.
— Возмутительно! Тем более, что это самый пусто
звонный офицеришка. Напрасно машинист Шмидт не
дал ему сдачи.
Я начал говорить дальше:
—■ Вот, ваше благородие, мне очень нравится Лев
Толстой. Никто из русских писателей не обрушивался
с такой беспощадной критикой и смелостью на поли
цейско-поповский социальный строй России, как он.
Через него я впервые познал всю несправедливость
нашей жизни. С точки зрения властей — это самый
опасный писатель для матросов. У многих перевернул
он душу. Но с выводами его учения трудно согла
ситься, в особенности когда находишься на корабле
в качестве нижнего чина. Предлагаемое им евангель
ское смирение, «непротивление злу», я очень много раз
видел на практике. Стоит матрос. Подходит начальник
и бьет его по правой щеке. Матрос не сопротивляется.
Начальник бьет его и по левой щеке. Матрос опять не
сопротивляется. Иногда смиренно выносит двадцать и
больше ударов. Буквально поступает по учению еван
гелия и Толстого. Перерождается ли от этого офицер?
Становится ли он лучше, добрее? Нисколько. С таким
же успехом будет колотить и других матросов. Совсем
иные результаты были бы, если бы он получил от по
страдавшего утроенную или удесятеренную сдачу,
— Да, вы правы, —согласился Васильев. —Но он
153
