— Чего же стоишь?—говорит ему Савоська.—
Иди, коли зовут.
Старший брат уходит, его заменяет в работе
Фроська, и пила снова начинает сердито взвизгивать, отрезая от плахи один чурбан за другим.
С соседнего двора поднялась большая стая голубей, покружилась над дворами, будто что выглядывая, и полетела к овинам. На ветле, вытягивая
шею, качаясь, хрипло каркает ворона. Пестрая
щетинистая свинья, изгибаясь и хрюкая, лениво
почесывается боком об угол избы. На оборванного
старого нищего с лаем нападает черная собака,—
он пятится от нее задом, отбиваясь палкой. На
другой стороне улицы мужики свежей золотистой
соломой обновляют крышу избы.
Через полчаса возвращается Трифон, бледный
и подавленный.
— Идем в избу... Я што-то скажу,—зовет он
брата и Фроську.
Старая, курная изба нищенски убога. Искривленные стены покрыты толстым слоем копоти.
В полу видны черные дыры. Матица погнулась,
грозя обрушиться; ее поддерживает лишь дубовая
подпорка. Один угол, захватив собою почти четверть избы, занимает печка, другой—широкий коник. Вдоль задней лавки висят две зыбки. Над
одной из них склонилась жена Савоськи—она тощею грудью кормит ребенка. Старшая невестка,
пожилая, с желтым, измученным лицом, прядет на
