лавке куделю. На полу громко возятся ребятидіки.
Тесно, грязно и душно в избе.
Трифон, войдя в избу, остановился у порога,
глубоко вздохнул и, покачав головою, заговорил:
— Да, вот оно как...
Его обступили бабы и ребятишки, беспокойно
заглядывая ему в лицо.
— Сказывай скорее—што такое?—скривив голову, спрашивает Савоська.
— Старшина бумагу прочитал... Д а ... Гаврюху
убили... — Убили!—как эхо, повторила Фроська, беспомощно опускаясь около стола на лавку. В груди
у нее что-то остро перевернулось. С минуту она
сидит неподвижно, с помертвевшим лицом, вопросительно приподняв брови и раскрыв рот, точно
кто ударил ее обухом по голове. Потом начинает
бормотать, как полоумная, и, дрожа всем телом,
заливается горячими слезами.
Изба наполняется плачем баб и ребятишек.
Трифон, привалившись к косяку, стоит с поникшей
головой, беззвучно шевеля губами и вытирая рукавом слезы. Савоська, усевшись на коник, согнул
спину и смотрит в бок так, как будто хочет боднуть кого головой. Жена его торопливо зажигает
у божницы свечку. Больной старик-отец, свесив
с печи седую, лысую голову, беспокойно смотрит
потухшими глазами на плачущих; высохшее, сплошь
в морщинах лицо—в недоумении.
