происходила пушечная перестрелка. Чувствовалась
бесприютность и грозная жуть тайги.
А внутри землянки, на очаге, потрескивая, весело
и жарко горели дрова. Сверху, закрыв потолок
серой пеленой висел дым. На нарах, застланных
измятой соломой, трое мужиков, согнувшись, возились над человеческим телом, лежавшим пластом.
— Дышать—дышит, а не оживает,—выпрямляясь,
сокрушенно промолвил рыжебородый.
— Ничего, воскреснет,—успокаивал другой, носатый солдат, служивший во время войны санитаром в госпитале.—Надо только раздеть до гола и
хорошенько растереть кожу.
— Это для чего же?—спросил третий, вскинув
брови, человек солидно-медлительный.
— А чтобы простуду из него вышибить. Для
крови тоже полезно: быстрее по жилам начнет
течь. А то она, кровь-то, без движения застывает,
вроде студня...
На черных стенах землянки, трепыхаясь, плясали
отблески огня и двигались, сближаясь и расходясь,
три человеческие тени. Пахло смолою, дегтем и
лесной прелью. По голому человеку, плотному и
складному, с крепкими мускулами, часто переворачивая его, неумело шаркали корявые руки, натирая кожу до красна. От мужиков, промокшие
рубахи которых начали высыхать, поднимался пар.
— Сердце бьется правильно! — приложив ухо
к левой стороне груди, с авторитетом понимающего
медика заявил бывший санитар.—Жарь еще!
